Ф.М.Достоевский, В.В.Набоков, Г.Г.Маркес о "пагубных страстях"

Часть первая;
Часть вторая

Итак, продолжаю "листать" страницы шедевров мировой литературы, которые, по словам г-на Чаплина, следовало бы проверить. Он назвал Набокова и Маркеса. А я добавлю ещё:


1. Ф.М.Достоевский. Перечитать "Бесов" у меня не было ни сил, ни времени, ни настроения, ни желания... Однако всего этого хватило на главу "У Тихона", которая, кстати, по цензурным соображениям (из-за сцены растления Ставрогиным малолетней девочки) была изъята при наборе романа в журнале "Русский Вестник" и впервые опубликована лишь в начале 1920-х годов. Вот такие целомудренные были наши предки до революции;-))

Любопытно, что в фильме В.Хотиненко "Достоевский", видимо, с целью привлечь побольше современных зрителей, любящих "эдакое", есть намёки на самого писателя, якобы смакующего разврат. И преступление Ставрогина чуть ли не адресуют ему самому...

"Писатель - опасная профессия, - говорит литературовед Л.Сараскина, - выводя персонажа отрицательного, с дурными поступками, он рискует, что рано или поздно все это припишут ему самому".

А "герой" себя характеризует так: "Я, Николай Ставрогин, отставной офицер, в 186— году жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия".

В поисках удовольствия он совершил немало гадостей. И, собственно, из удовольствия растлил девочку (по имени Матрёша):

"...Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дергаться, чтобы заплакать, но все-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв ее к себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушел — так это было мне неприятно в таком крошечном ребенке — от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался. Когда всё кончилось, она была смущена. Я не пробовал ее разуверять и уже не ласкал ее. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо ее мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно. Я боялся, что она опять испугается, как давеча, и молча ушел из дому".

Вот так: этому подлецу стало скучно и неприятно, а девочке "показалось, что она сделала неимоверное преступление и в нем смертельно виновата, — „бога убила“. И потому, не выдержав, она покончила с собой.

А господин Ставрогин практически присутствовал при этом: видя, как девочка отправилась в чулан и зная (догадываясь, зачем), выждав немного, он пошёл к чулану и стал глядеть в щель "...там было темно, но не совершенно. Наконец я разглядел, что было надо... все хотелось совершенно удостовериться. Я решил наконец, что мне можно уйти, и спустился с лестницы".

И спокойно, стараясь быть незамеченным, удалился восвояси. Однако воспоминания о девочке всё-таки посещали его. "Может быть, это воспоминание заключает в себе даже и теперь нечто для страстей моих приятное" (!)

Но и его финал, хотелось бы думать, закономерен: "...Дарья дает прочесть письмо Варваре Петровне, но тут обе узнают, что Ставрогин неожиданно появился в Скворешниках. Они торопятся туда и находят «гражданина кантона Ури» повесившимся в мезонине".

Правильный выбор...

Столь же омерзительным, как и Ставрогин, был ещё один герой - Свидригайлов ("преступление и наказание"):никаких нравственных законов ("к девочкам имел такую слабость, что довел до самоубийства не нимфетку какую-нибудь, а немую сироту") и итог жизни похож - он кончает с собой выстрелом из револьвера. Так что возмездие свершается...

2. В.В.Набоков. Я не то что не люблю роман "Лолита" (эту самую скандальную "историю любви" XX столетия), а отношусь к нему спокойно, без истерики.

Если сухо изложить "историю", то она не столь уж и интересна: дядька около 40 лет - нельзя даже сказать, что влюблён, а скорей "болен" девочкой (нимфеткой) по имени Долорес, Ло, Лолита. Ну да, педофил, а кто же ещё? Так сильно её хочет - чего только не предпринимает этот хитрый, расчётливый человек, чтобы добиться своего.

Добился, хотя представил всё дело так, что это она "развратная" покусилась на его "невинность". Далее путешествие вдвоём по странам и континентам, небольшой шантаж со стороны малютки, побег с другим соблазнителем (тоже немного извращенцем), поиски её, наконец встреча (она уже замужем, беременна), далее поиски второго соблазнителя, убийство его, тюремная камера, лечение больной головушки (что следовало бы делать раньше;-)) и смерть от сердечного приступа. Лолита, в свою очередь, умирает при родах мёртвой девочки... Умирает в рождество (не знаю, есть ли в этом какой-то особый смысл?).

Всё... Среди читателей, как водится, есть и пламенные почитатели и, наоборот, хулители, плюющиеся при чтении романа. Но, как правило, оба лагеря сходятся в одном: роман написан бесспорно очень талантливым писателем, изумительно изящным слогом; все отмечают потрясающий эротический подтекст книги, хотя, пожалуй, в нём нет ни одного скабрезного места. Даже сцена первой ночи лишена пошлости - "герой" лишь хочет "определить раз навсегда гибельное очарование нимфеток".

А я, пожалуй, обращусь к другому рассказу Набокова, который не столь популярен и знаменит, как "Лолита". Это рассказ на ту же тему - "Волшебник" - я бы его даже рассматривала как некое preview к "Лолите".

Сюжет во многом повторяется, но кульминация и финал иные. Как обычно, у Набокова потрясающее по стилистике и удивительное по мыслям описание мечтаний развратника и скрупулёзных, продуманных, чётких, действий - как будто бы это он сам проделывал неоднократно.

Вот он подходит к спящей девочке: "... и он останавливался в своем обходе, неловко накренившись над ней, невольно вжимаясь в нее зрением и чувствуя, как отроческий, смешанный с русостью запах ее кожи зудом проникает в его кровь. Что мне делать с тобой, что мне с тобой... Девочка во сне вздохнула, разожмурив пупок, и медленно, с воркующим стоном, дыхание выпустила, и этого было достаточно ей, чтобы продолжать дальше плыть в прежнем оцепенении. Он тихонько вытащил из-под ее холодной пятки примятую черную шапочку - и снова замер с биением в виске, с толчками ноющего напряжения - не смел поцеловать эти угловатые сосцы, эти длинные пальчики ног с желтоватыми ногтями - отовсюду возвращаясь сходящимися глазами к той замшевой скважинке, как бы оживавшей под его призматическим взглядом, - и все еще не зная, что предпринять, боясь упустить что-то, до конца не воспользоваться сказочной прочностью ее сна. Духота в комнате и его возбуждение делались невыносимы, он слегка распустил пижамный шнур, впивавшийся в живот, и, скрипнув сухожилием, почти бесплотно скользнул губами там, где виднелась родинка у нее под ребром... но было неудобно, жарко... напор крови требовал невозможного. Тогда, понемножку начав колдовать, он стал поводить магическим жезлом над ее телом, почти касаясь кожи, пытая себя ее притяжением, зримой близостью, фантастическими сопоставлениями, дозволенными сном этой голой девочки, которую он словно мерил волшебной мерой, пока слабым движением она не отвернула лица, едва слышно во сне причмокнув, - и все замерло снова, и теперь он видел промеж коричневых прядей пурпурный ободок уха и ладонь освобожденной руки, забытой в прежнем положении. Дальше, дальше. В скобках сознания, как перед забытьем, мелькали эфемерные околичности - какой-то мост над бегущими загонами, пузырек воздуха в стекле какого-то окна, погнутое крыло автомобиля, еще что-то, где-то виденное недавно вафельное полотенце, а между тем он медленно, не дыша, подтягивался и вот, соображая все движения, стал пристраиваться, примеряться... Он почувствовал пламень ее ладной ляжки, почувствовал, что более сдерживаться не может, что все - все равно - и по мере того, как между его шерстью и ее бедром закипала сладость, ах, как отрадно раскрепощалась жизнь, упрощая все до рая, - и еще успев подумать: нет, прошу вас, не убирайте - он увидел, что, совершенно проснувшись, она диким взглядом смотрит на его вздыбленную наготу".

Цитата длинная, но сокращать не имело смысла, ибо уходила красота и ужас происходящего. И финал тоже иной - мне понравился больше;-))

То ли страх в ожидании, что сейчас сюда прибегут люди, то ли стыд за свои намерения, то ли раскаяние - погнали его на улицу. Вот как волшебник Набоков, великий мастер, описывает сцену приближения и свершения расплаты:

"...он, пируэтом, на улицу - ибо все было кончено, и любым изворотом, любым содроганием надо тотчас отделаться от ненужного, досмотренного, глупейшего мира, на последней странице которого стоял одинокий фонарь с затушеванной у подножья кошкой. Ощущая босоту /уже/ как провал в другое, он понесся по пепельной панели, преследуемый топотом вот уже отстающего сердца, и самым последним к топографии бывшего обращением было немедленное требование потока, пропасти, рельсов - все равно как, - но тотчас. Когда же завыло впереди, за горбом боковой улицы, и выросло, одолев подъем, распирая ночь, уже озаряя спуск двумя овалами желтоватого света, готовое низринуться - тогда, как бы танцуя, как бы вынесенный трепетом танца на середину сцены - под это растущее, уплегрохотный ухмышь, краковяк, громовое железо, мгновенный кинематограф терзаний - так его, забирай под себя, рвякай хрупь - плашмя пришлепнутый лицом я еду - ты, коловратное, не растаскивай по кускам, ты, кромсающее, с меня довольно - гимнастика молнии, спектрограмма громовых мгновений - и пленка жизни лопнула".

Разве здесь есть намёк на пропаганду педофилии? Наоборот, это антипропаганда, очень точная, без морализаторства - рельсов, поездов, верёвок, пистолетов достаточно для подобных жалких, трусливых негодяев - без ожидания каких-то там поправок в законы, надолго застрявших в думе...


3. Габриэль Гарсиа Маркес "Сто лет одиночества". Я очень люблю этот роман, эту сагу. Когда впервые прочла её (несколько лет тому назад), она настолько меня потрясла, что даже теперь, когда из памяти уже стёрлись отдельные детали, оценки, эмоции, всё равно сохранилось впечатление чего-то такого, что однажды потрясло и навсегда оставило яркий след...

Я была оглушена, потеряна, ходила с ощущением бессмысленности и беспросветности жизни человека. Люди несчастны, одиноки-преодиноки - и ничто не имеет сысла, и ничто не интересно...

Впрочем, полно и таких читателей, для кого это произведение - сплошной инцест, с вкраплениями цыганщины и гражданской войны, муть, написанная тяжёлым и неудобоваримым языком. (Тут я вспоминаю Алису, которая тоже считала: "Что толку в книжке... если в ней нет ни картинок, ни разговоров?"

Да, картинок бы не мешало;-))

Инцест сопровождает жизнь всех поколений этого рода, несмотря на существовавший миф о рождении ребёнка со свиным хвостиком от запретных отношений. Однако это предупреждение игнорируется и сексуальные связи возникают вновь и вновь между разными членами семьи во всех поколениях: двоюродные, родные братья-сёстры, тёти-племянники, сын-мать...

Кстати, кроме "сплошного инцеста" (интересно, почему я не обращала на ЭТО внимания, когда читала в первый раз? Наверное, это казалось несущественным) здесь есть сюжет, напоминающий нам "Лолиту". Один из героев (Аурелиано, а кто здесь не Аурелиано?;-))полюбил девчушку - малолетнюю дочь алькальда Макондо — Ремедиос (в то время она ещё в куклы играла)и женился на ней...

Конец её тоже напоминает Лолиту: девочка умирает при родах, не достигнув совершеннолетия, с близнецами в утробе.

Рассказывать о романе сложно, здесь фактически нет сюжета, нет action, это как гобелен, сотканный из множества разноцветных нитей, или лоскутное одеяло, каждый лоскуток которого можно рассматривать и по-отдельности и в разных сочетаниях друг с другом.

А всё вместе - сто лет одиночества, дар и проклятие рода, который пришёл ниоткуда, прожил одиноко и ушёл в небытие. Первый из рода (сошедший с ума) был привязан к дереву и так доживал свой век, а последний съеден муравьями... Жуть, а оторваться невозможно, особенно при чтении последних страниц.

Говорят, что суть романа, идея, которую Маркес вложил в эту эпическую историю многих поколений - никто из героев не любил", потому они были одиноки.

А последняя и единственно искренняя любовь в истории семьи, как ни парадоксально, стала виной гибели рода Буэндиа, гибели, предсказанной цыганом в пергаментах и расшифрованной последним Аурелиано буквально на пороге уничтожения. Род был обречён на сто лет одиночества, поэтому они не могли любить. А эти - племянник и тётя (так сказать, последний (из многих в этом роду) случай инцеста, о чём они даже не подозревали) - выходит, нарушили запрет - и их любовь покончила с родом.

А они-то думали, что всё будет иначе: "...В одно из воскресений, в шесть часов вечера. Амаранта Урсула почувствовала родовые схватки. Улыбчивая акушерка, пользовавшая девчушек, торговавших собой с голодухи, уложила ее на обеденный стол, села ей верхом на живот и, подпрыгивая в диком галопе, мучила роженицу до тех пор, пока ее крики не сменились плачем великолепного младенца мужского пола. Сквозь слезы, застилавшие ей взгляд. Амаранта Урсула увидела, что это настоящий Буэндиа, из тех, кто носил имя Хосе Аркадио, но с открытыми и ясновидящими глазами тех, кого нарекали именем Аурелиано, что ему предопределено заново положить начало роду, очистить его от гибельных пороков и призвания к одиночеству, ибо, единственный из всех Буэндиа, рожденных на протяжении столетия, этот младенец был зачат в любви..."

Они заметили "у него нечто такое, чего нет у остальных людей, и наклонились посмотреть. Это был свиной хвостик..."
Однако нынешние Аурелиано и Амаранта Урсула не встревожились, ибо они не знали о подобном же случае в роду Буэндиа и не помнили страшных предостережений Урсулы...

В тот момент они не знали, что это - конец. В тот же вечер умерла от кровотечения Амаранта Урсула.

А Аурелиано... "...тут он увидел ребенка – сморщенную, изъеденную оболочку, которую собравшиеся со всего света муравьи старательно волокли к своим жилищам по выложенной камнями дорожке сада. Аурелиано словно оцепенел. Но не от изумления и ужаса, а потому, что в это сверхъестественное мгновение ему открылись последние ключи шифров Мелькиадеса, и он увидел эпиграф к пергаментам, приведенный в полное соответствие со временем и пространством человеческого мира: «Первый в роду будет к дереву привязан, последнего в роду съедят муравьи». ... Аурелиано уже знал, что в пергаментах Мелькиадеса написана и его судьба... То была история семьи Буэндиа, изложенная Мелькиадесом со всеми ее самыми будничными подробностями, но предвосхищающая события на сто лет вперед. ... Зачарованный своим открытием, Аурелиано громко прочел подряд те самые «переложенные на музыку энциклики», которые Мелькиадес пытался когда то читать Аркадио, – на самом деле это были предсказания о расстреле Аркадио; дальше Аурелиано обнаружил пророчество о рождении самой прекрасной на земле женщины, которая должна вознестись на небо душой и телом, и узнал о появлении на свет двух близнецов, родившихся после смерти их отца и не сумевших расшифровать пергаменты не только из-за неспособности и неусидчивости, но и потому, что попытки их были преждевременными. Тут, горя желанием узнать свое собственное происхождение, Аурелиано пропустил несколько страниц. В этот миг начал дуть ветер, слабый, еще только поднимающийся ветер, наполненный голосами прошлого – шепотом старых гераней и вздохами разочарования, предшествовавшими упорной тоске. Аурелиано его не заметил, потому что как раз в ту минуту обнаружил первые признаки собственного существа в своем похотливом деде, позволившем легкомысленно увлечь себя в пустыню миражей на поиски красивой женщины, которой он не даст счастья. Аурелиано узнал его, пошел дальше тайными тропками своего рода и наткнулся на то мгновение, когда был зачат среди скорпионов и желтых бабочек в полумраке купальни, где некий мастеровой удовлетворял свое сладострастие с женщиной, отдавшейся ему из чувства протеста. Аурелиано был так поглощен своим занятием, что не заметил и второго порыва ветра – мощный, как циклон, этот порыв сорвал с петель двери и окна, снес крышу с восточной части галереи и разворотил фундамент. К этому времени Аурелиано узнал, что Амаранта Урсула была ему не сестрой, а теткой и что Фрэнсис Дрейк осадил Риоачу только для того, чтобы они смогли искать друг друга в запутанных лабиринтах крови до тех пор, пока не произведут на свет мифологическое чудовище, которому суждено положить конец их роду. Макондо уже превратилось в могучий смерч из пыли и мусора, вращаемый яростью библейского урагана, когда Аурелиано пропустил одиннадцать страниц, чтобы не терять времени на слишком хорошо ему известные события, и начал расшифровывать стихи, относящиеся к нему самому, предсказывая себе свою судьбу, так, словно глядел в говорящее зеркало. Он опять перескочил через несколько страниц, стараясь забежать вперед и выяснить дату и обстоятельства своей смерти. Но, еще не дойдя до последнего стиха, понял, что ему уже не выйти из этой комнаты, ибо, согласно пророчеству пергаментов, прозрачный (или призрачный) город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда Аурелиано Бабилонья кончит расшифровывать пергаменты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды".

Уф, баста...
Послесловие
Что касается кровосмешения, то, как видим, в начале человеческой истории оно не могло быть греховным и не было таковым с точки зрения Библии.

Человечество получило этот запрет намного позже. Постепенно инцест осуждается, считается, что в цивилизованном человеческом обществе в противоположность дикому ему нет места.

Уже в Древнем Риме супруги не должны были состоять в родстве. Если муж и жена были родственниками до 4 колена, то подобные браки считались инцестом и карались смертной казнью. Запрещены были браки между приёмными детьми и родителями. Позже отношение к этому несколько смягчилось: разрешались браки между двоюродными братьями и сёстрами, дядей и племянницей.

Фараоны и инки традиционно женились на своих сёстрах. Династические браки совершались хотя бы потому, чтобы сохранить чистоту крови и не допустить родственных связей с простонародьем (в результате вырождались целые династии, а может у них, как в романе Маркеса, тоже появлялось потомство с поросячьими хвостиками? - кто ж теперь узнает;-))

А как сейчас? В некоторых странах кровосмесительные отношения между взрослыми (например, братом и сестрой) являются незаконными. Однако, как водится, эти законы часто подвергаются сомнению: дескать, такие отношения не вредят другим людям (если пара не имеет детей), и поэтому не должны быть уголовно наказуемы. Время от времени поднимается вопрос об аннулировании этих законов.

Во Франции, Нидерландах, Швейцарии кровосмешение между взрослыми - не преступление.

А в России? По ныне действующему российскому Семейному кодексу запрещены браки между:
близкими родственниками (мать,отец, дед, бабка - дети, внуки); между полнородными и неполнородными братьями и сёстрами,
между усыновителями и усыновлёнными.

А значит: брак между дядей и племянницей, тётей и племянником или между двоюродными братом и сестрой не запрещён. В то время как до революции воспрещалось вступать в брак лицам, ближе четвёртой степени родства.

Что касается педофилии (не инцеста между родителями-детьми), то она, как известно, укоренилась в современном мире и притаилась (а часто и процветает) кругом.

Влияет ли на это высокохудожественная литература, сомнительно. В приведённых примерах (Достоевский, Набоков, Маркес) их "герои", как видим, не остались безнаказанными.